Современная музыка не является откровением

– Что сейчас происходит в современной музыке, на ваш взгляд?

– Если мы говорим о рок-музыке, то она перешла в такую категорию, когда о ней можно больше не говорить. Та музыка, с которой я соприкасался всю свою жизнь, перестала быть социальным феноменом. Это теперь просто один из музыкальных жанров. Можно демонстрировать совершенство игры, технику, композиторское мышление. То откровение, которое в 1967 году было дано молодому поколению, заключалось в том, что оно сформировало свой собственный, новый язык для общения, и это больше не повторится. С приходом этого мир изменился, он теперь таков и дальнейших перемен не будет. Это не исчерпавший себя ресурс, конечно же, люди будут петь и музицировать. Но новые поколения просто пользуются отработанным музыкальным языком, со всеми выхолощенными элементами рок-н-ролла. И собственно в музыке ничего принципиально нового не происходит. Каждое последующее поколение уже не находит в этой музыке откровения. Для них это что-то, что всегда было.

– А новые направления в музыке не становятся таким откровением для новых поколений?

– Форма меняется, но язык остался прежним. Новые музыкальные направления превращаются в простую болтовню, без которой можно жить. Джон Леннон просто спел : «All You Need Is Love» – и это наполнило мир радостью. В этих словах заключалось то самое откровение, потому что они были сказаны в то время, когда люди оказались готовы и способны их услышать. Произошло совпадение моментов возможности и потребности. Хотя кто-то, безусловно, прошёл мимо этих слов.

– СМИ оказали решающее воздействие?

– И да и нет. Это была та эпоха, когда телевидение имело огромное значение. Телевизор был в каждом доме, и поскольку это была объявленная мировая премьера новой песни на самом пике популярности группы, то ее смотрел весь цивилизованный мир, 26 стран за исключением России. И хотя, в то время всё доходило до нас со значительной задержкой, иногда в несколько лет, их месседж до нас дошел.

Впрочем, музыка «Битлз» и до и после этой песни для меня абсолютна, её не с чем сопоставить и сравнить, и с ней ничего не становится с течением времени.

– Мы говорим о культурно-историческом, философском, социальном аспекте, но ведь по большому счету слушатели являются всего лишь потребителями музыкального продукта, они просто получают удовольствие?

– Мне сложно об этом говорить. Конечно же, я всегда испытывал наслаждение от музыки. Но при соприкосновении с «Битлз» я ощутил то самое откровение, и впоследствии музыка для меня стала саундтрэком к реальности. Так или иначе, я проживал всю жизнь с музыкой. Музыка стала средством общения нашего поколения. Большинство моих ровесников и друзей имели ту же точку отсчета, мы одновременно ощутили правильные вибрации. Мы жили, ходили в простые школы, а потом произошло некое глобальное изменение, к которому мы одновременно почувствовали сопричастность. И в соответствии с этим строили свою дальнейшую жизнь.

– Когда я говорю про удовольствие от музыки, я имею в виду то, что человек находит в себе нечто созвучное услышанной музыке, словам. Это так?

– Да. Вы всё верно сказали. Я не могу больше ничего добавить.

Дело в том, что я по жизни оказался связан с музыкой. В юности всё это происходило внутри той системы, которой мы сопротивлялись, хотя это и не обязательно касалось политики. Мы просто были молодыми людьми, которые ощутили импульс и делились тем, что чувствовали сами. В самом начале я был частью единого организма группы. Но перемены в группе совпали с переменами в общественной жизни и для меня они стали неприемлемы. Всё стало передергиваться, перекраиваться, называться другими именами – стало другим по сути.

Наверное, мы повторяемся, по-моему, мы об этом уже говорили. Но не важно, продолжим.

Мы делали свое дело в тихой радости, сами по себе, но постепенно это получило широкую огласку. Хотя еще долгое время оставался узкий круг слушателей, сумевших понять и прочитать в нашем творчестве некий код. Но спустя несколько лет, вместе с известностью, стали появляться люди, которые сказали: вы теперь артисты, вы теперь можете выступать на стадионах, и мы вместе заработаем кучу денег. И вместо этой тихой камерности, понятной узкому кругу, – начался стадионный «чёс». Конкретного человека, слушателя – не стало. Появилась толпа, спорт. На мой взгляд, так быть не должно. Музыка – это не спорт, но в той ситуации она стала развиваться по законам спортивно-зрелищных мероприятий. При таком масштабе у музыканта нет глаз, есть только транслируемое на большой экран его изображение. По-моему это абсурд.

В 1969 году люди в порыве откровения стали множить этот импульс, и появилось ощущение, что чем больше аудитория, тем лучше концерт. Фестиваль в Вудстоке был первым примером того, когда полмиллиона человек в едином порыве соединились ради какой-то неосознанной и никак не названной цели. Даже военные баталии не собирали такого количества людей в одном месте. Но это была прекрасная иллюзия. Этот всплеск не должен был угаснуть и рассредоточиться, но человечество пошло по другому пути и довело это до абсурда. В этом, на мой взгляд, и заключается ошибка.

Теперь это норма, и всем кажется, что фестивали и концерты на стадионах – это прекрасно, а выступление для меньшего количества слушателей – скучно. Но страсти, которые кипят в толпе, заглушают музыку. Музыки там нет. Толпа – всегда толпа, хотя и может состоять из хороших людей. Невозможно поделиться своими переживаниями с таким количество народа, донести до каждого. Так же как невозможно понять глубину музыки, когда толпа подчиняет тебя своим страстям. Но многие музыканты, к сожалению, приняли эти правила игры. Вдобавок, когда в нашей стране рок-музыка выплеснулась на стадионы, еще не было адекватного технического обеспечения. В ту эпоху, на всю Россию было лишь несколько рок-клубов старой комсомольско-молодежной формации, которые в новые времена перепрофилировались в концертные агенства, заинтересованные только в получении прибыли. Поскольку той клубной культуры, которую мы наблюдаем сегодня, вообще не существовало. То есть все всплыло, образов пену, под которой ничего не осталось.

В Нью-Йорке же я наблюдал иную картину. В то время, как постоянно происходят концерты в Мэдисон Сквер Гардене и Карнеги Холле, существует порядка 300 клубов, самого разного масштаба не больше чем на 200-500 мест. И мирно сосуществуют и развиваются все возможные музыкальные стили и направления.

То есть, если кто-то оказался успешен и вышел на большую аудиторию, пожалуйста играй, но это не отменяет повседневной музыкальной жизни.

У нас ничего этого не было – всё сразу вышло на толпу и растворилось без остатка. Понимаете, выход на такую большую аудиторию требует постепенного развития, определенного концертного опыта. У наших музыкантов не было ни адекватного репетиционного пространства, ни опыта «работы на публику». После акустических «квартирников» и репетиций на убогих «точках» фактически без аппарата – они сразу стали играть на многотысячные толпы. Все мечтали о Вудстоке, а получили футбольную поляну с пьяными матросами, которым всё равно, как играют музыканты, главное – зрелище. Хотя ведь на том же Вудстоке люди просто сидели и слушали музыку. Та полумиллионная аудитория была способна услышать слово.

Меня озадачило отсутствие аналогичного механизма развития музыки и музыкантов в нашей стране. При многих безусловных плюсах перемен, такой результат я расценивал как негативный. И я увидел выход в том, чтобы вернуться на исходную позицию и начать всё с ноля. И своим примером попытался показать необходимость возвращения к камерному звучанию. Того же самого мощнейшего рок-н-ролла, но камерного в плане аудитории. Так случайно мне довелось запустить клуб «ТаMtAm», просуществовавший с 1991 по 1996 год, в котором мне виделась возможность возвращения к нормальному существованию этой среды. Раз уж это рок-н-ролл, то он должен существовать в правильном масштабе. Одной из моих целей было дать возможность молодым музыкантам ощутить радость от повседневного музицирования. Именно повседневного, рутинного, без пафоса масштабного концерта. Ведь в таком формате у слушателей и музыкантов будет настоящее взаимодействие, и они получат больше, намного больше.

Я считаю, что и группа «Аквариум» должна была остаться такой же камерной. Часто в интервью Боба я читаю его мысли об игре в маленьких залах. Он соглашается, что это правильный формат, но параллельно объясняет, что необходимость заработка вынудила группу выйти на большую аудиторию. Безусловно, для него это тоже было важно и сыграло свою роль.

В тот период времени, я можно сказать случайно, запустил первый независимый, или как его еще называли альтернативный, музыкальный клуб в России. И в свою очередь он стал моделью того, каким может быть современный музыкальный клуб. Сейчас в Петербурге существует уже порядка 20 клубов, в которых второе или уже даже третье поколение музыкантов устанавливает свои традиции и живет так, как считает нужным. В Москве всё иначе. Москва – центр развлекательных клубов. Получилось так, что период развития музыкальных клубов совпал с появлением ночных клубов, и эти понятия стали смешиваться. Теперь музыканты в музыкальных клубах должны развлекать и ублажать публику, получая за это большие гонорары. И моя идея, что музыканты могут получать удовольствие от игры, не обязательно зарабатывая этим на жизнь, теряется.

Сначала происходит то, что молодежь в естественном нонконформизме отстаивает свои идеи, свои позиции, свою музыку. Но через какое-то время ситуация начинает диктовать условия и нонконформизм отходит на задний план, поскольку в обмен на уступки предлагаются большие гонорары, корпоративные вечеринки и прочее. И снова смешивается развлекательное и музыкальное.

– Почему музыка должна играть роль откровения, и могут ли музыканты брать на себя роль мессии?

– Мне сложно ответить на этот вопрос, я могу опираться только на свой опыт. Реальная музыка, на мой взгляд, существовала только тогда, когда первое благополучное послевоенное поколение молодых людей приобретало свой собственный первый опыт. И был правильный баланс. В этом же веке произошло информационное перенасыщение. И голоса тех, кто наверняка пытается сейчас сказать что-то сиюминутное, тонут в море Интернета. Я бы сказал точнее – в болоте. Радио тоже не работает, а является лишь звуковым фоном. Я уже не говорю уже о телевидении, которое отработало свой ресурс. И получается прямо наоборот – в огромном потоке информации уже невозможно вычленить талант. Раньше его можно было вычленить идя по улице по одному звуку из чьего-нибудь окна, не требовались затраты сил и времени на поиск. Талант всегда находил себе путь. Но правильное время прошло, в том смысле, что нарушен баланс.

Из новых имен никто даже не оставляет следа в памяти. Хотя есть исключения, но они так редки. Вот, например Земфира – талантливая девушка, которая пробилась через слой этой шелухи и оказалась услышана.

– Может быть, откровение современной молодежи – в другом? В других ценностях?

– Может быть. Я уже в преклонных летах, и не живу жизнью молодых людей, хотя в силу специфики своей деятельности всё же наблюдаю за тем, что происходит.

– Что влияет на появление или не появление новых и сильных песен?

– Современной музыки много. Много умной и интересной, которая делается умными молодыми людьми. Я не вполне могу в этом потоке разобраться, но вижу, что простой гитарный рок стал неинтересен. Он стал каким-то ущербным, маргинальным. Нет в нём умной мысли, которую хотелось бы услышать. Для меня необходимо, чтобы песня имела образ, мысль.

И в такой ущербности никто не виноват. Мы живем в это время, в этой стране, где время от времени возникает идея, выплеск энергии, но через какое-то время пик спадает и снова приходит в ровную «серединную» серость.

– Сейчас ограничителем творчества становится продаваемость. Продюсеры не берутся за раскрутку новых исполнителей, которых они боятся «не продать».

– Это тоже проблема нашего времени. На Западе некоторое время назад была такая практика – появились независимые звукозаписывающие компании, так называемые лэйблы, которые на свой страх и риск выпускали альбомы неизвестных исполнителей небольшим тиражом, руководствуясь только своим вкусом. И там сформировался целый слой таких независимых лэйблов и целое музыкальное направление indie rock. Многие из этих групп достигли невероятного успеха, а сами лэйблы стали более чем успешными предприятиями. У нас пионерами стала московская компания лэйбл “FeeLee”, которая «подписала» несколько групп таких как «Tequilajazzz» и «Наив», и по-прежнему выпускает их альбомы. Но у нас эту музыку очень трудно продавать – основным продаваемым продуктом остается шансон или убогая поп-музыка. И я не знаю, кто тут виноват. Требуется совпадение множества факторов, без которых ты просто играешь «в стол». Получается, что изнурительная трата времени и энергии изматывает, и многие музыканты разочаровываются и перестают что-то делать вообще.

– Клуба у вас сейчас нет?

– У меня его и не было – я никогда не был владельцем или даже формальным директором клуба «TaMtAm», а просто реализовал идею при сумме случайных благоприятных обстоятельств. И если бы я был более расторопным, то стал бы преуспевающим предпринимателем. Так как в это время я безусловно копнул золотую жилу. Но так уж случилось, что я не приспособлен к занятию бизнесом. Позднее, после закрытия клуба, чисто механически я был вовлечен в организацию отдельных концертов, и приобретал значительный опыт. После кончины Сергея Курехина я какое-то время помогал его вдове в организации фестивалей СКИФ (SKIF – Sergey Kuryokhin International Festival). И со временем, подобного рода деятельность, неожиданно стала моей профессией. Позже, мне довелось стать арт-директором компании «Лаборатория звука». В этот период мы провели десятки концертов фантастического класса и уровня, и на мне, помимо выбора Артиста, лежала вся ответственность по организации самих концертов, что приумножило мой опыт. Поэтому сейчас, даже не имея постоянного места работы, время от времени я получаю приглашение от разных компаний на участие в организации концертов в качестве продакшн-менеджера. Хотя уже давно осознаю, что мое время уходит и, скорее всего, скоро я останусь не у дел.

– Что Вы думаете по вопросу «творчество и деньги» – можно ли одинаково хорошо творить, когда ты зарабатываешь этим деньги?

– При удачном стечении обстоятельств – да. Если внутри группы, между её участниками правильные отношения, тогда при сопутствии коммерческого успеха творческий процесс не прерывается. Но, как показывает практика, даже самые успешные проекты могут распадаться из-за случайных, большей частью личных, моментов.